Дон Корлеоне и все‑все‑все. Una storia italiana - Андрей Смирнов

Для неё, этой Италии, Италии простых людей, война была уже в самом разгаре. День и ночь вела она незримый бой со всем миром за место под солнцем. Вот только вместо сабель и винтовок её солдаты сжимали в руках плуги и молоты. А над полем боя звучали не пушки, а музы. Звучали же они потому, что итальянцы вопреки всем конвенциям пустили в ход сокрушительное оружие массового поражения – свою культуру.

Истребительные отряды сопрано и теноров наносили непоправимый ущерб вражеской инфраструктуре, голосами разбивая бокалы и стаканы. Партизанские бригады кулинаров по ночам открывали уютные траттории и ресторанчики прямо в местах массового скопления живой силы противника. Сводные сапёрные подразделения архитекторов и скульпторов возводили неприступные редуты дворцов и памятников. Инженерно-научные части под командованием генерала Маркони без устали обеспечивали связь и управление войсками. Трёхцветнознамённая гвардейская филологическая дивизия имени Данте Алигьери бомбардировала неприятельские города институтами итальянского языка и культуры за рубежом. А с непотопляемого авианосца «Италия» поднимались и вступали в бой всё новые и новые эскадрильи художников, поэтов, мыслителей.

И мир дрогнул. Смешал боевые порядки и, ко взаимному удовольствию высоких договаривающихся сторон, сдался на милость победителя.

Нет на свете другой страны, пережившей столь массовую – не вызванную военными либо другими форс-мажорными причинами – добровольную эмиграцию. Как нет и никаких других эмигрантов, сумевших так кардинально и в столь короткие по историческим меркам сроки переломить мнение о себе.

Если в начале XX века господствующим на планете настроением была неприкрытая италофобия, то сейчас, в какой бы стране мира вы ни находились (ну, может, за исключением Франции), шанс встретить убеждённого италофила едва ли не на порядок выше, чем человека, который итальянцев недолюбливает, не говоря уж – ненавидит.

И за это Италия должна сказать спасибо в том числе и им, своим эмигрантам. Около восьмидесяти миллионов потомков которых ныне разбросаны по всем континентам, практически в два раза превосходя по численности население исторической родины.

Есть у эмиграции начало, нет у эмиграции конца.

Исход из Италии продолжался на протяжении всего столетия. Не закончен он и сегодня. Только в наши дни страну в поисках лучшей доли покидают не крестьяне и низкоквалифицированные рабочие, а молодые учёные и интеллектуалы.

Но этот поток, разумеется, уже не идёт ни в какое сравнение с той Великой эмиграцией, продолжавшейся вплоть до 1929 года. Что же сумело обуздать могучую людскую реку, воздвигнуть на её пути мощную плотину?

Для решения этой титанической задачи оказалось достаточно усилий лишь одного юного и весьма – до поры – скромного эмигранта, который 9 июля 1902 года пересёк швейцарскую границу, робко оглядываясь по сторонам и сжимая в руках чемоданчик, содержащий всё его нехитрое имущество.

***

Итак, что мы знаем о первых итальянских эмигрантах в Америке? Их было много, были они чрезвычайно бедны, находились в крайне враждебном окружении и обладали теснейшими родственными и общинными связями. Что это даёт? Правильно. Благоприятную среду для зарождения и развития организованной преступности.

Подчеркну: абсолютное большинство итальянцев оставалось законопослушными гражданами. Но всё же для некоторых соблазн оказывался слишком велик. Остальные же, пусть морально и осуждая сделанный ими выбор, не спешили сотрудничать с правоохранительными структурами новой жестокой и негостеприимной родины. Ибо полиция в их глазах не всегда отличалась от бандитов в лучшую сторону. Достаточно вспомнить вызвавшее негодование итальянской общины дело Николы Сакко и Бартоломео Ванцетти, казнённых на электрическом стуле за двойное убийство, якобы совершённое во время ограбления. И полностью реабилитированных полвека спустя. Собственно, вся их вина заключалась в том, что они родились итальянцами.

Мафия не была импортирована в США из Италии. Настоящим мафиози было некогда кататься на пароходах. Да и зачем? В тот момент, пользуясь неразберихой в стране, они увлечённо делили оставшуюся от Бурбонов собственность.

Италоамериканские криминальные синдикаты возникали и развивались автономно, непроизвольно заимствуя, впрочем, знакомую организационную модель и традиции поведения преступников покинутой родины. Тут выяснилось, что каморристские замашки, отлично работавшие в Неаполе, совершенно не подходят для Нью-Йорка. Вспомним характерные черты Каморры: разобщённость и индивидуализм, расчёт на личную силу и доблесть, нарочитая демонстративность действий. Здесь же, в Америке, едва завидя неаполитанца, осмелившегося разгуливать в костюме супергероя-каморриста, полицейские без разговоров волокли его в каталажку.

Мало того, это переставало работать и в самом Неаполе. В 1911 году окрепшая и набравшая силёнок конкурирующая организация – молодое итальянское государство – провела недружественное поглощение каморристского бизнеса. Самым примитивным способом: пересажав по пустяшному поводу – какое-то жалкое убийство – чуть ли не всех главарей многочисленных кланов.

Свято место пусто не бывает. На смену арестантам пришли новые бойцы. Но этому племени младому было уже не до супергеройстований, поскольку теперь ко всем заботам добавилась необходимость бегать от полиции. Каморра вырождалась, утрачивала традиции и принципы, постепенно превращаясь в совокупность обычных бандитских шаек.

Сицилийская же мафиозная парадигма упала на благодатную почву. Унаследованная от предков-земледельцев приверженность общинным и семейным ценностям, недоверие к посторонним, привычка держать рот на замке и не возбуждать подозрений у тех, кто сильнее (пока сильнее) – вот что объединяло сицилийцев. А из единства – рождалась сила, мало-помалу позволившая им обрести власть над всем Нью-Йорком.

Это же способствовало их успеху в Италии. Увлечённое своими проблемами центральное правительство с удовольствием передоверило тихим, скромным и вежливым мафиози часть властных полномочий на периферийной Сицилии. Чем бы, мол, не тешились, лишь бы нас от головной боли избавили. Коза Ностра незаметно росла, обретала структурное единство и постепенно начинала подменять собой государство во всех сферах общественной жизни.

А потом родившиеся или выросшие в США гангстеры потянулись на историческую родину. Кто из сентиментальных побуждений, кто в поисках убежища от полиции или врагов, а кто – в надежде обрести новые деловые перспективы и возможности. Две мафии встретились. И весьма друг другу понравились. У американцев были деньги и рынки сбыта, у сицилийцев – территория и полный контроль над ней.

Через Атлантику протянулись первые мостики международного мафиозного экономического сотрудничества.

Правда вот, возникла непредвиденная помеха.

Глава 3. Необыкновенный фашист

1904 год. За столом в гостиной квартиры в Лозанне, Швейцария, сидит женщина и читает газету «Искра». Дверь открывается, входит молодой человек.

– Беня, – восклицает она, – ну наконец-то! Таки я уже начала волноваться!

– Проклятые империалистические милитаристы выпустили ордер на мой арест за уклонение от призыва. Пришлось усилить конспирацию. Нет войне!

– Миру – мир!.. – машинально подхватывает женщина. – Но не будем отвлекаться, продолжим наши уроки. Итак, как сказать по-немецки «пролетарии всех стран, соединяйтесь»?..

Её зовут Анжелика Исааковна Балабанова. Она из Чернигова, убеждённая феминистка и социалистка, большая подруга Клары Цеткин и Ленина. Впрочем, товарищ Балабанова – лишь эпизодический персонаж нашего рассказа.

А вот молодой человек… Что ж, знакомьтесь: несгибаемый борец за дело рабочего класса, потомственный пацифист, воинствующий атеист и начинающий журналист на пороге блестящей карьеры. Бенито Амилькаре Андреа Муссолини.

В социалисты Бенито подался не по своей воле. Его покусал собственный папаша. Он, папаша, трудился кузнецом в деревне Довиа, что в Эмилии-Романье, и любил встречать клиентов словами: «Добрый день, уважаемый эксплуататор-мироед, чем могу быть полезен?» Местная буржуазия не умела по достоинству оценить этот пролетарский порыв, предпочитая пользоваться услугами других кузнецов. Поэтому семейство Муссолини жило бедно.

Сказывалось это и на юном Бенито. Одноклассники в школе дразнили и обижали его. Однако тот не унывал и уже с десятилетнего возраста обучился при всяком удобном случае втыкать в обидчиков нож. За это учителя его ругали и даже оставляли на второй год.